When I was a little boy, I was playing with some of my friends in the attic of an old, abandoned log house in north-west Missouri. As I climbed down out of the attic, I rested my feet on a window - sill for a moment - and then jumped. I had a ring on my left forefinger; and as I jumped, the ring caught on a nailhead and tore off my finger.

Когда я был маленьким мальчиком, я однажды играл с ребятами на чердаке старого, заброшенного деревянного дома на северо-западе Миссури. Когда я слезал с чердака, в какой-то момент я поставил ноги на подоконник, — а затем прыгнул. На указательном, пальце левой руки у меня было кольцо; и когда я прыгнул, кольцо зацепилось за шляпку гвоздя и мне оторвало палец.

I screamed. I was terrified. I was positive I was going to die. But after the hand healed, I never worried about it for one split second. What would have been the use? ... I accepted the inevitable.

Я закричал. Я был охвачен ужасом. Я был уверен, что умру. Но когда рука зажила, я ни секунду не беспокоился об этом. Что толку думать об этом?.. Я примирился с неизбежным. Иногда я по месяцам не вспоминаю о том, что на левой руке у меня только четыре пальца.

Now I often go for a month at a time without even thinking about the fact that I have only three fingers and a thumb on my left hand. A few years ago, I met a man who was running a freight elevator in one of the downtown office buildings in New York. I noticed that his left hand had been cut off at the wrist. I asked him if the loss of that hand bothered him. He said: "Oh, no, I hardly ever think about it. I am not married; and the only time I ever think about it is when I try to thread a needle."

Несколько лет назад я встретил человека, который управлял грузовым лифтом в одном из деловых зданий в центре Нью-Йорка. Я заметил, что у него не было и кисти левой руки. Я спросил, беспокоит ли его отсутствие левой руки. Он ответил: "Нисколько, я почти не вспоминаю об этом. Я не женат и вспоминаю об этом только тогда, когда нужно вдеть нитку в уголку".

It is astonishing how quickly we can accept almost any situation - if we have to - and adjust ourselves to it and forget about it.
I often think of an inscription on the ruins of a fifteenth-century cathedral in Amsterdam, Holland. This inscription says in Flemish: "It is so. It cannot be otherwise."

Поразительно, как быстро мы примиряемая почти с любой жизненной ситуацией, — если мы вынуждены это сделать. Мы приспосабливаемся к ней и забываем о ней.
Я часто вспоминаю надпись на развалинах собора пятнадцатого века в Амстердаме, в Голландии. Эта надпись на фламандском языке гласит; "Это так. Это не может быть иначе".

As you and I march across the decades of time, we are going to meet a lot of unpleasant situations that are so. They cannot be otherwise. We have our choice. We can either accept them as inevitable and adjust ourselves to them, or we can ruin our lives with rebellion and maybe end up with a nervous breakdown.

На своем жизненном пути мы попадаем во многие неприятные ситуации, которые нельзя изменить. Они не могут быть иными. Перед нами стоит выбор. Мы можем или принять эти ситуации как неизбежные и приспособиться к ним, или погубить свою жизнь, протестуя против неизбежного, и, возможно, довести себя до нервного срыва.

Here is a bit of sage advice from one of my favourite philosophers, William James. "Be willing to have it so," he said. "Acceptance of what has happened is the first step to overcoming the consequence of any misfortune." Elizabeth Connley, of 2840 NE 49th Avenue, Portland, Oregon, had to find that out the hard way. Here is a letter that she wrote me recently: "On the very day that America was celebrating the victory of our armed forces in North Africa," the letter says, "I received a telegram from the War Department: my nephew - the person I loved most - was missing in action. A short time later, another telegram arrived saying he was dead.

Я приведу вам мудрый совет одного из моих самых любимых философов — Уильяма Джеймса: "Согласитесь принять то, что уже есть, — сказал он. — Примирение с тем, что уже случилось, — первый шаг к преодолению последствий всякого несчастья". Элизабет Коннли убедилась в этом на своем горьком опыте. Недавно я получил от нее следующее письмо: "В день, когда вся Америка праздновала победу наших вооруженных сил в Северной Африке, — говорится в письме, — я получила телеграмму из военного министерства: мой племянник — которого я любила больше всего на свете, — пропал без вести. Вскоре пришла другая телеграмма, извещавшая о его смерти.

I was prostrate with grief. Up to that time, I had felt that life had been very good to me. I had a job I loved. I had helped to raise this nephew. He represented to me all that was fine and good in young manhood. I had felt that all the bread I had cast upon the waters was coming back to me as cake! ... Then came this telegram. My whole world collapsed. I felt there was nothing left to live for. I neglected my work; neglected my friends. I let everything go. I was bitter and resentful. Why did my loving nephew have to be taken? Why did this good boy - with life all before him - why did he have to be killed? I couldn't accept it. My grief was so overwhelming that I decided to give up my work, and go away and hide myself in my tears and bitterness.

Я была убита горем. До этого я была удовлетворена своей жизнью. У меня была любимая работа. Я помогала воспитывать племянника. Он олицетворял для меня все самое прекрасное, что свойственно молодости. Я чувствовала, что мои усилия были вознаграждены сторицей!.. И вдруг эта телеграмма. Для меня рухнул весь мир. Я почувствовала, что жизнь потеряла для меня смысл. Я утратила интерес к работе, забыла о своих друзьях. Мне стало все безразлично. Я ожесточилась. Почему убит этот самый дорогой мальчик, перед которым была открыта вся жизнь? Я не могла примириться с этим. Мое горе настолько захватило меня, что я решила уйти с работы, скрыться от людей и провести всю оставшуюся жизнь в слезах и горе.