SQUIRE TRELAWNEY, Dr. Livesey, and the rest of these gentlemen having asked me to write down the whole particulars about Treasure Island, from the beginning to the end, keeping nothing back but the bearings of the island, and that only because there is still treasure not yet lifted, I take up my pen in the year of grace 17 and go back to the time when my father kept the Admiral Benbow inn and the brown old seaman with the sabre cut first took up his lodging under our roof. I remember him as if it were yesterday, as he came plodding to the inn door, his sea-chest following behind him in a hand-barrow — a tall, strong, heavy, nut-brown man, his tarry pigtail falling over the shoulder of his soiled blue coat, his hands ragged and scarred, with black, broken nails, and the sabre cut across one cheek, a dirty, livid white.

Сквайр [дворянский титул в Англии] Трелони, доктор Ливси и другие джентльмены попросили меня написать все, что я знаю об Острове Сокровищ. Им хочется, чтобы я рассказал всю историю, с самого начала до конца, не скрывая никаких подробностей, кроме географического положения острова. Указывать, где лежит этот остров, в настоящее время еще невозможно, так как и теперь там хранятся сокровища, которых мы не вывезли. И вот в нынешнем, 17... году я берусь за перо и мысленно возвращаюсь к тому времени, когда у моего отца был трактир Адмирал Бенбоу [Бенбоу - английский адмирал, живший в конце XVII века] и в этом трактире поселился старый загорелый моряк с сабельным шрамом на щеке. Я помню, словно это было вчера, как, тяжело ступая, он дотащился до наших дверей, а его морской сундук везли за ним на тачке. Это был высокий, сильный, грузный мужчина с темным лицом. Просмоленная косичка торчала над воротом его засаленного синего кафтана. Руки у него были шершавые, в каких-то рубцах, ногти черные, поломанные, а сабельный шрам на щеке - грязновато-белого цвета, со свинцовым оттенком.

I remember him looking round the cover and whistling to himself as he did so, and then breaking out in that old sea-song that he sang so often afterwards: Fifteen men on the dead man's chest — Yo-ho-ho, and a bottle of rum! in the high, old tottering voice that seemed to have been tuned and broken at the capstan bars. Then he rapped on the door with a bit of stick like a handspike that he carried, and when my father appeared, called roughly for a glass of rum. This, when it was brought to him, he drank slowly, like a connoisseur, lingering on the taste and still looking about him at the cliffs and up at our signboard.

Помню, как незнакомец, посвистывая, оглядел нашу бухту и вдруг загорланил старую матросскую песню, которую потом пел так часто: Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Йо-хо-хо, и бутылка рому! Голос у него был стариковский, дребезжащий, визгливый, как скрипучая вымбовка [рычаг шпиля (ворота, служащего для подъема якоря)]. И палка у него была, как ганшпуг [рычаг для подъема тяжестей]. Он стукнул этой палкой в нашу дверь и, когда мой отец вышел на порог, грубо потребовал стакан рому. Ром был ему подан, и он с видом знатока принялся не спеша смаковать каждый глоток. Пил и поглядывал то на скалы, то на трактирную вывеску.

This is a handy cove, says he at length; and a pleasant sittyated grog-shop. Much company, mate? My father told him no, very little company, the more was the pity. Well, then, said he, this is the berth for me. Here you, matey, he cried to the man who trundled the barrow; bring up alongside and help up my chest. I'll stay here a bit, he continued. I'm a plain man; rum and bacon and eggs is what I want, and that head up there for to watch ships off. What you mought call me? You mought call me captain.

- Бухта удобная, - сказал он наконец. - Неплохое место для таверны. Много народу, приятель? Отец ответил, что нет, к сожалению, очень немного. - Ну что же! - сказал моряк. - Этот... как раз для меня... Эй, приятель! - крикнул он человеку, который катил за ним тачку. - Подъезжай-ка сюда и помоги мне втащить сундук... Я поживу здесь немного, - продолжал он. - Человек я простой. Ром, свиная грудинка и яичница - вот и все, что мне нужно. Да вон тот мыс, с которого видны корабли, проходящие по морю... Как меня называть? Ну что же, зовите меня капитаном...

Oh, I see what you're at — there; and he threw down three or four gold pieces on the threshold. You can tell me when I've worked through that, says he, looking as fierce as a commander. And indeed bad as his clothes were and coarsely as he spoke, he had none of the appearance of a man who sailed before the mast, but seemed like a mate or skipper accustomed to be obeyed or to strike. The man who came with the barrow told us the mail had set him down the morning before at the Royal George, that he had inquired what inns there were along the coast, and hearing ours well spoken of, I suppose, and described as lonely, had chosen it from the others for his place of residence.

Эге, я вижу, чего вы хотите! Вот! И он швырнул на порог три или четыре золотые монеты. - Когда эти кончатся, можете прийти и сказать, - проговорил он сурово и взглянул на отца, как начальник. И действительно, хотя одежда у него была плоховата, а речь отличалась грубостью, он не был похож на простого матроса. Скорее его можно было принять за штурмана или шкипера, который привык, чтобы ему подчинялись. Чувствовалось, что он любит давать волю своему кулаку. Человек с тачкой рассказал нам, что незнакомец прибыл вчера утром на почтовых в Гостиницу короля Георга и расспрашивал там обо всех постоялых дворах, расположенных поблизости моря. Услышав о нашем трактире, должно быть, хорошие отзывы и узнав, что он стоит на отлете, капитан решил поселиться у нас.

And that was all we could learn of our guest. He was a very silent man by custom. All day he hung round the cove or upon the cliffs with a brass telescope; all evening he sat in a corner of the parlour next the fire and drank rum and water very strong. Mostly he would not speak when spoken to, only look up sudden and fierce and blow through his nose like a fog-horn; and we and the people who came about our house soon learned to let him be. Every day when he came back from his stroll he would ask if any seafaring men had gone by along the road.

Вот и все, что удалось нам узнать о своем постояльце. Человек он был молчаливый. Целыми днями бродил по берегу бухты или взбирался на скалы с медной подзорной трубой. По вечерам он сидел в общей комнате в самом углу, у огня, и пил ром, слегка разбавляя его водой. Он не отвечал, если с ним заговаривали. Только окинет свирепым взглядом и засвистит носом, как корабельная сирена в тумане. Вскоре мы и наши посетители научились оставлять его в покое. Каждый день, вернувшись с прогулки, он справлялся, не проходили ли по нашей дороге какие-нибудь моряки.