And now comes the strangest thing in my story. Yet, perhaps, it is not altogether strange. I remember, clearly and coldly and vividly, all that I did that day until the time that I stood weeping and praising God upon the summit of Primrose Hill. And then I forget. Of the next three days I know nothing. I have learned since that, so far from my being the first discoverer of the Martian overthrow, several such wanderers as myself had already discovered this on the previous night. One man — the first — had gone to St. Martin's-le-Grand, and, while I sheltered in the cabmen's hut, had contrived to telegraph to Paris.

Теперь я должен сообщить вам один удивительный факт. Впрочем, это, может быть, и не так удивительно. Я помню ясно, живо, отчетливо все, что делал в тот день до того момента, когда, я стоял на вершине Примроз-Хилла и со слезами на глазах благодарил бога. А потом в памяти моей пробел... Я не помню, что произошло в течение следующих трех дней. Мне говорили после, что я не первый открыл гибель марсиан, что несколько таких же, как я, скитальцев узнали о ней еще ночью. Первый из обнаруживших это отправился к Сент-Мартинес-ле-Гран и в то время, когда я сидел в извозчичьей будке, умудрился послать телеграмму в Париж.

Thence the joyful news had flashed all over the world; a thousand cities, chilled by ghastly apprehensions, suddenly flashed into frantic illuminations; they knew of it in Dublin, Edinburgh, Manchester, Birmingham, at the time when I stood upon the verge of the pit. Already men, weeping with joy, as I have heard, shouting and staying their work to shake hands and shout, were making up trains, even as near as Crewe, to descend upon London. The church bells that had ceased a fortnight since suddenly caught the news, until all England was bell-ringing.

Оттуда радостная весть облетела весь мир; тысячи городов, оцепеневших от ужаса, мгновенно осветились яркими огнями иллюминаций. Когда я стоял на краю ямы, о гибели марсиан было уже известно в Дублине, Эдинбурге, Манчестере, Бирмингеме. Люди плакали и кричали от радости, бросали работу, обнимались и жали друг другу руки; поезда, идущие в Лондон, были переполнены уже у Крю. Церковные колокола, молчавшие целых две недели, трезвонили по всей Англии.

Men on cycles, lean-faced, unkempt, scorched along every country lane shouting of unhoped deliverance, shouting to gaunt, staring figures of despair. And for the food! Across the Channel, across the Irish Sea, across the Atlantic, corn, bread, and meat were tearing to our relief. All the shipping in the world seemed going Londonward in those days. But of all this I have no memory. I drifted — a demented man. I found myself in a house of kindly people, who had found me on the third day wandering, weeping, and raving through the streets of St. John's Wood.

Люди на велосипедах, исхудалые, растрепанные, носились по проселочным дорогам, громко крича, сообщая изможденным, отчаявшимся беженцам о нежданном спасении. А продовольствие? Через Ла-Манш, по Ирландскому морю, через Атлантику спешили к нам на помощь корабли, груженые зерном, хлебом и мясом. Казалось, все суда мира стремились та Лондону. Обо всем этом я ничего не помню. Я не выдержал испытания, и мои разум помутился. Очнулся я в доме каких-то добрых людей, которые подобрали меня на третий день; я бродил по улицам Сент-Джонс-Вуда в полном исступлении, крича и плача.

They have told me since that I was singing some insane doggerel about "The Last Man Left Alive! Hurrah! The Last Man Left Alive!" Troubled as they were with their own affairs, these people, whose name, much as I would like to express my gratitude to them, I may not even give here, nevertheless cumbered themselves with me, sheltered me, and protected me from myself. Apparently they had learned something of my story from me during the days of my lapse. Very gently, when my mind was assured again, did they break to me what they had learned of the fate of Leatherhead.

Они рассказывали мне, что я нараспев выкрикивал бессмысленные слова: "Последний человек, оставшийся в живых, ура! Последний человек, оставшийся в живых!" Обремененные своими собственными заботами, эти люди (я не могу назвать их здесь по имени, хотя очень хотел бы выразить им свою благодарность) все-таки не бросили меня на произвол судьбы, приютили у себя и оказали мне всяческую помощь. Вероятно, они узнали кое-что о моих приключениях в течение тех дней, когда я лежал без памяти. Когда я пришел в сознание, они осторожно сообщили мне все, что им было известно о судьбе Лезерхэда.

Two days after I was imprisoned it had been destroyed, with every soul in it, by a Martian. He had swept it out of existence, as it seemed, without any provocation, as a boy might crush an ant hill, in the mere wantonness of power. I was a lonely man, and they were very kind to me. I was a lonely man and a sad one, and they bore with me. I remained with them four days after my recovery. All that time I felt a vague, a growing craving to look once more on whatever remained of the little life that seemed so happy and bright in my past.

Через два дня после того, как я попал в ловушку в развалинах дома, он был уничтожен вместе со всеми жителями одним из марсиан. Марсианин смел город с лица земли без всякого повода – так мальчишка разоряет муравейник. Я был одинок, и они были очень внимательны ко мне. Я был одинок и убит горем, и они горевали вместе со мной. Я оставался у них еще четыре дня после своего выздоровления. Все это время я испытывал смутное желание – оно все усиливалось – взглянуть еще раз на то, что осталось от былой жизни, которая казалась мне такой счастливой и светлой.

It was a mere hopeless desire to feast upon my misery. They dissuaded me. They did all they could to divert me from this morbidity. But at last I could resist the impulse no longer, and, promising faithfully to return to them, and parting, as I will confess, from these four-day friends with tears, I went out again into the streets that had lately been so dark and strange and empty. Already they were busy with returning people; in places even there were shops open, and I saw a drinking fountain running water.

Это было просто безотрадное желание справить тризну по своему прошлому. Они отговаривали меня. Они изо всех сил старались заставить меня отказаться от этой идеи. Но я не мог больше противиться непреодолимому влечению; обещав вернуться к ним, я со слезами на глазах простился с моими новыми друзьями и побрел по улицам, которые еще недавно были такими темными и пустынными. Теперь улицы стали людными, кое-где даже были открыты магазины; я заметил фонтан, из которого била вода.