I have already said that my storms of emotion have a trick of exhausting themselves. After a time I discovered that I was cold and wet, and with little pools of water about me on the stair carpet. I got up almost mechanically, went into the dining room and drank some whiskey, and then I was moved to change my clothes. After I had done that I went upstairs to my study, but why I did so I do not know. The window of my study looks over the trees and the railway towards Horsell Common. In the hurry of our departure this window had been left open.

Я уже говорил о том, что подвержен быстрой смене настроений. Очень скоро я почувствовал, что промок и что мне холодно. На ковре у моих ног набралась целая лужа. Я почти машинально встал, прошел в столовую и выпил немного виски, потом решил переодеться. Переменив платье, я поднялся в свой кабинет, почему именно туда, я и сам не знаю. Из окна были видны деревья и железнодорожная станция около Хорселлской пустоши. В суматохе отъезда мы забыли закрыть это окно.

The passage was dark, and, by contrast with the picture the window frame enclosed, the side of the room seemed impenetrably dark. I stopped short in the doorway. The thunderstorm had passed. The towers of the Oriental College and the pine trees about it had gone, and very far away, lit by a vivid red glare, the common about the sand pits was visible. Across the light huge black shapes, grotesque and strange, moved busily to and fro. It seemed indeed as if the whole country in that direction was on fire — a broad hillside set with minute tongues of flame, swaying and writhing with the gusts of the dying storm, and throwing a red reflection upon the cloud-scud above.

В коридоре было темно, и комната тоже казалась темной по контрасту с пейзажем в рамке окна. Я остановился в дверях, как вкопанный. Гроза прошла. Башни Восточного колледжа и сосны вокруг него исчезли; далеко вдали в красном свете виднелась пустошь и песчаный карьер. На фоне зарева метались гигантские причудливые черные тени. Казалось, вся окрестность была охвачена огнем: по широкому склону холма пробегали языки пламени, колеблясь и извиваясь в порывах затихающей бури, и отбрасывали красный отсвет на стремительные облака.

Every now and then a haze of smoke from some nearer conflagration drove across the window and hid the Martian shapes. I could not see what they were doing, nor the clear form of them, nor recognise the black objects they were busied upon. Neither could I see the nearer fire, though the reflections of it danced on the wall and ceiling of the study. A sharp, resinous tang of burning was in the air. I closed the door noiselessly and crept towards the window. As I did so, the view opened out until, on the one hand, it reached to the houses about Woking station, and on the other to the charred and blackened pine woods of Byfleet.

Иногда дым близкого пожарища заволакивал окно и скрывал тени марсиан. Я не мог рассмотреть, что они делали; их очертания вырисовывались неясно, они возились над темной грудой, которую я не мог разглядеть. Я не видел и ближайшего пожара, хотя отблеск его играл на стенах и на потолке кабинета. Чувствовался сильный запах горящей смолы. Я тихо притворил дверь и подкрался к окну. Передо мной открылся более широкий вид – от домов вокруг станции Уокинг до обугленных, почерневших сосновых лесов Байфлита.

There was a light down below the hill, on the railway, near the arch, and several of the houses along the Maybury road and the streets near the station were glowing ruins. The light upon the railway puzzled me at first; there were a black heap and a vivid glare, and to the right of that a row of yellow oblongs. Then I perceived this was a wrecked train, the fore part smashed and on fire, the hinder carriages still upon the rails. Between these three main centres of light — the houses, the train, and the burning county towards Chobham — stretched irregular patches of dark country, broken here and there by intervals of dimly glowing and smoking ground.

Вблизи арки на линии железной дороги, у подножия холма, что-то ярко горело; многие дома вдоль дороги к Мэйбэри и на улицах вблизи станции тлели в грудах развалин. Сперва я не мог разобрать, что горело на линии железной дороги; огонь перебегал по какой-то черной груде, направо виднелись желтые продолговатые предметы. Потом я разглядел, что это был потерпевший крушение поезд; передние вагоны были разбиты и горели, а задние еще стояли на рельсах. Между этими тремя очагами света – домами, поездом и охваченными пламенем окрестностями Чобхема – тянулись черные полосы земли, кое-где пересеченные полосками тлеющей и дымящейся почвы.

It was the strangest spectacle, that black expanse set with fire. It reminded me, more than anything else, of the Potteries at night. At first I could distinguish no people at all, though I peered intently for them. Later I saw against the light of Woking station a number of black figures hurrying one after the other across the line. And this was the little world in which I had been living securely for years, this fiery chaos! What had happened in the last seven hours I still did not know; nor did I know, though I was beginning to guess, the relation between these mechanical colossi and the sluggish lumps I had seen disgorged from the cylinder.

Это странное зрелище – черное пространство, усеянное огнями, – напомнило мне гончарные заводы ночью. Сначала я не заметил людей, хотя и смотрел очень внимательно. Потом я увидел у станции Уокинг, на линии железной дороги, несколько мечущихся темных фигурок. И этим огненным хаосом был тот маленький мирок, в котором я безмятежно жил столько лет! Я не знал, что произошло в течение последних семи часов; я только начинал смутно догадываться, что есть какая-то связь между этими механическими колоссами и теми неповоротливыми чудовищами, которые на моих глазах выползли из цилиндра.