SOUND; A MURMURED RUSTLE in the air. Robert Neville coughed weakly, then grimaced as the pain filled his chest. A bubbling groan passed his lips and his head rolled slightly on the flat pillow. The sound grew stronger, it became a rumbling mixture of noises. His hands drew in slowly at his sides. Why didn't they take the fire off his chest? He could feel hot coals dropping through openings in his flesh. Another groan, agonized and breathless, twitched his graying lips. Then his eyes fluttered open.

Неуловимый звук: шепот или шорох. Роберт Нэвилль слабо кашлянул и поморщился: грудь наполнилась болью. Из глубины его тела вырвался булькающий стон, и голова чуть покачнулась на плоской больничной подушке. Звук стал громче - смесь разнородных приглушенных шумов. Медленно возвращалось ощущение рук, лежащих вдоль туловища. Жжение в груди - огонь. Они забыли погасить огонь. В его груди. Все горело. Маленькие горячие угольки прожигали плоть и выкатывались наружу... И снова слабый, агонизирующий стон разомкнул его пересохшие голубоватые губы. Веки дрогнули, и он раскрыл глаза.

He stared at the rough plaster ceiling for a full minute without blinking. Pain ebbed and swelled in his chest with an endless, nerve-clutching throb. His face remained a taut, lined mask of resistance to the pain. If he relaxed for a second, it enveloped him completely; he had to fight it. For the first few minutes he could only struggle with the pain, suffering beneath its hot stabbing. Then, after a while, his brain began to function; slowly, like a machine faltering, starting and stopping, turning and jamming gears.

Его взору предстал грубый серый потолок - нештукатуренная бетонная плита перекрытия. Около минуты, не мигая, он глядел прямо перед собой. Боль в груди пульсировала, то прибывая, то убывая, словно прибой перекатывал гальку по его обнаженным нервам. Все его сознание концентрировалось только на этом: выдержать эту боль, сдержать ее в себе, не дать ей победить. Расслабься он хоть на мгновение - и она вырвется, вберет весь его разум, охватит все его тело, и теперь, очнувшись, он не должен был этого допустить. Теперь он должен был сопротивляться. Несколько минут он был сосредоточен на этой борьбе с болью, он буквально перестал видеть и оглох, пытаясь локализовать в себе эту жестокую кинжальную пульсацию. Наконец сознание стало понемногу возвращаться к нему. Мозги работали медленно, как плохо отлаженный механизм, остановившийся и теперь понемногу набирающий обороты, неуверенно, толчками, словно перескакивая с одного режима на другой.

Where am I? It was his first thought. The pain was awful. He looked down at his chest and saw that it was bound with a wide bandage, a great, moist spot of red rising and falling jerkily in the middle of it. He closed his eyes and swallowed. I'm hurt, he thought. I'm hurt badly. His mouth and throat felt powdery dry. Where am I, what am I... Then he remembered; the dark men and the attack on his house. And he knew where he was even before he turned his head slowly, achingly, and saw the barred windows across the tiny cubicle.

Где я? - была его первая мысль. И снова - чудовищная боль. Он покосился вниз, стараясь разглядеть свою грудь. То, что он увидел, была широкая повязка с огромным влажным растекающимся пятном красного цвета в середине, которое толчками пульсировало, вздымаясь и опадая. Он закрыл глаза и сглотнул. Я ранен, - пронеслось в его мозгу. - Как следует, тяжело ранен. В горле и во рту было сухо, словно он наглотался песчаной пыли. Где я? Кто, что? Зачем?.. Наконец он вспомнил: люди в темном штурмовали его дом. И теперь... - он догадался, где он теперь. Даже не оглядываясь по сторонам. Но он все-таки повернул голову - тяжело, медленно, болезненно, и увидел маленькую палату и зарешеченные окна.

He looked at the windows for a long time, face tight, teeth clenched together. The sound was outside; the rushing, confused sound. He let his head roll back on the pillow and lay staring at the ceiling. It was hard to understand the moment on its own terms. Hard to believe it wasn't all a nightmare. Over three years alone in his house. Now this. But he couldn't doubt the sharp, shifting pain in his chest and he couldn't doubt the way the moist, red spot kept getting bigger and bigger. He closed his eyes.

Он долго разглядывал эти окна, лицо его было напряжено, губы плотно сжаты. Оттуда, из-за окон, с улицы доносился этот слабый звук, означавший, по всей видимости, суету и возню, а также некоторое замешательство. Он расслабился, и голова его заняла прежнее положение, так что снова пришлось разглядывать потолок. Очень трудно было разобраться в этой ситуации и понять, что происходит, слишком все было неправдоподобно. Трудно было поверить, что все это - не бред и не ночной кошмар. Три года одиночества, в заточении, в собственном доме, а теперь - это. Но в груди его пульсировала острая, жгучая боль, и в этом он не мог усомниться. Так же неоспоримо было и мокрое красное пятно, становившееся все больше и больше. Он снова закрыл глаза.

I'm going to die, he thought He tried to understand that. But that didn't work either. In spite of having lived with death all these years, in spite of having walked a tightrope of bare existence across an endless maw of death in spite of that he couldn't understand it. Personal death still was a thing beyond comprehension. He was still on his back when the door behind him opened. He couldn't turn; it hurt too much. He lay there and listened to footsteps approach the bed, then stop. He looked up but the person hadn't come into view yet.

Наверное, я скоро умру, - предположил он и попытался как-нибудь осознать это, но разум сопротивлялся, и мысль соскользнула в пустоту. Несмотря на то, что все эти годы он жил бок о бок со смертью, ходил по проволоке над пропастью, в которой его поджидала смерть, зубами выцарапывал себе право на жизнь, то и дело лишь по воле случая избегая неминуемой гибели, несмотря на это, разум его был не готов. Он не был готов принять смерть. Где-то позади отворилась дверь - но он продолжал лежать на спине, глядя в потолок, не в силах повернуться. Боль была слишком мучительной. Не шелохнувшись, он слышал, как шаги приблизились к его койке и остановились недалеко от изголовья. Он поднял взгляд, но этого оказалось недостаточно: тот, кто стоял рядом с ним, все еще не попадал в поле зрения.

My executioner, he thought, the justice of this new society. He closed his eyes and waited. The shoes moved again until he knew the person was by the cot. He tried to swallow but his throat was too dry. He ran his tongue over his lips. "Are you thirsty?" He looked up with dulled eyes at her and suddenly his heart began throbbing. The increased blood flow made the pain billow up and swallow him for a moment. He couldn't cut off the groan of agony. He twisted his head on the pillow, biting his lips and clutching at the blanket feverishly.

Палач, - подумал он, - рука правосудия нового общества. Он закрыл глаза. Ему было все равно. Шаги снова ожили, и он понял, что их владелец обошел койку и встал рядом. Нэвилль хотел сглотнуть, но в горле все пересохло. Он провел языком по губам. - Ты хочешь пить? Ничего не понимая, он мутно взглянул на нее, и сердце его бешено заколотилось. Под напором крови боль захлестнула все его существо, он едва не потерял сознание и не смог удержаться от болезненного, агонизирующего стона. Голова его мотнулась на подушке из стороны в сторону, и он закусил губу, судорожно комкая рукой простыню.