My nagging got the better of Jem eventually, as I knew it would, and to my relief we slowed down the game for a while. He still maintained, however, that Atticus hadn't said we couldn't, therefore we could; and if Atticus ever said we couldn't, Jem had thought of a way around it: he would simply change the names of the characters and then we couldn't be accused of playing anything. Dill was in hearty agreement with this plan of action. Dill was becoming something of a trial anyway, following Jem about.

Я так и знала, что дойму Джима, в конце концов ему это надоело, и, к моему великому облегчению, мы забросили игру в Страшилу. Правда, Джим уверял, что Аттикус вовсе её не запрещал, стало быть, можно продолжать; а если бы Аттикус и запретил, есть выход: возьмём и назовём всех по-другому, и тогда нам никто ничего не сможет сказать. Дилл очень обрадовался такому плану действий. Вообще Дилл чересчур воображал, как будто мало было одного Джима.

He had asked me earlier in the summer to marry him, then he promptly forgot about it. He staked me out, marked as his property, said I was the only girl he would ever love, then he neglected me. I beat him up twice but it did no good, he only grew closer to Jem. They spent days together in the treehouse plotting and planning, calling me only when they needed a third party. But I kept aloof from their more foolhardy schemes for a while, and on pain of being called a girl, I spent most of the remaining twilights that summer sitting with Miss Maudie Atkinson on her front porch.

Ещё в начале лета он сказал - выходи за меня замуж, но очень скоро про это забыл. Как будто участок застолбил, и я его собственность - сказал, что всю жизнь будет любить одну меня, а потом и внимания не обращает. Я его два раза поколотила, но это не помогло, он только больше подружился с Джимом. Они с утра до вечера торчали в домике на платане, что-то затевали и выдумывали и звали меня, только когда им нужен был третий. Но от самых сумасбродных затей я и без того на время отошла, хоть меня и могли за это обозвать девчонкой, и почти все оставшиеся летние вечера просиживала на крыльце мисс Моди Эткинсон.

Jem and I had always enjoyed the free run of Miss Maudie's yard if we kept out of her azaleas, but our contact with her was not clearly defined. Until Jem and Dill excluded me from their plans, she was only another lady in the neighborhood, but a relatively benign presence. Our tacit treaty with Miss Maudie was that we could play on her lawn, eat her scuppernongs if we didn't jump on the arbor, and explore her vast back lot, terms so generous we seldom spoke to her, so careful were we to preserve the delicate balance of our relationship, but Jem and Dill drove me closer to her with their behavior.

Нам с Джимом всегда позволяли бегать по двору мисс Моди при одном условии - держаться подальше от её азалий, но отношения у нас с ней были какие-то неопределённые. Пока Джим с Диплом не начали меня сторониться, она для меня была просто соседка и соседка, только, пожалуй, добрее других. По молчаливому уговору с мисс Моди мы имели право играть у неё на лужайке, есть виноград (только не обрывать ветки с подпор) и пускаться в экспедиции по всему участку за домом - условия самые великодушные, и мы даже редко с нею заговаривали, боялись нечаянно нарушить хрупкое равновесие этих отношений; но Джим и Дилл повели себя так, что я поневоле сблизилась с мисс Моди.

Miss Maudie hated her house: time spent indoors was time wasted. She was a widow, a chameleon lady who worked in her flower beds in an old straw hat and men's coveralls, but after her five o'clock bath she would appear on the porch and reign over the street in magisterial beauty. She loved everything that grew in God's earth, even the weeds. With one exception. If she found a blade of nut grass in her yard it was like the Second Battle of the Marne: she swooped down upon it with a tin tub and subjected it to blasts from beneath with a poisonous substance she said was so powerful it'd kill us all if we didn't stand out of the way.

Мисс Моди терпеть не могла свой дом: время, проведённое в четырёх стенах, она считала загубленным. Она была вдова и при этом женщина-хамелеон: когда копалась в саду, надевала старую соломенную шляпу и мужской комбинезон, а в пять часов вечера, после ванны, усаживалась на веранде, точно королева нашей улицы, - нарядная, красивая и величественная. Она любила всё, что растёт на земле, даже сорную траву. Но было одно исключение. Стоило ей обнаружить у себя во дворе хоть один подорожник, и начиналась новая битва на Марне: мисс Моди устремлялась на врага с жестянкой и поливала его корни какой-то ядовитой жидкостью - мы непременно отравимся насмерть, если не будем держаться подальше, говорила она.

"Why can't you just pull it up?" I asked, after witnessing a prolonged campaign against a blade not three inches high. "Pull it up, child, pull it up?" She picked up the limp sprout and squeezed her thumb up its tiny stalk. Microscopic grains oozed out. "Why, one sprig of nut grass can ruin a whole yard. Look here. When it comes fall this dries up and the wind blows it all over Maycomb County!" Miss Maudie's face likened such an occurrence unto an Old Testament pestilence. Her speech was crisp for a Maycomb County inhabitant.

– А разве нельзя его просто выдернуть? - спросила я один раз, когда у меня на глазах разыгралось целое сражение с жалким росточком дюйма в три. – Выдернуть, детка? Ты говоришь, выдернуть? - Мисс Моди подняла обмякший побег и провела по нему большим пальцем снизу вверх. Из него посыпались крохотные зернышки. - Да один такой побег может загубить целый огород. Смотри. Осенью семена подсохнут, и ветер разнесёт их по всей округе! Лицо у мисс Моди стало такое, словно речь шла по меньшей мере о чуме египетской. Не в пример прочим жителям Мейкомба, мисс Моди всегда говорила живо и решительно.

She called us by all our names, and when she grinned she revealed two minute gold prongs clipped to her eyeteeth. When I admired them and hoped I would have some eventually, she said, "Look here." With a click of her tongue she thrust out her bridgework, a gesture of cordiality that cemented our friendship. Miss Maudie's benevolence extended to Jem and Dill, whenever they paused in their pursuits: we reaped the benefits of a talent Miss Maudie had hitherto kept hidden from us. She made the best cakes in the neighborhood.

Каждого из нас она называла полным именем; когда она улыбалась, во рту у неё возле глазных зубов сверкали два крохотных золотых выступа. Один раз я стала восхищаться ими и сказала - может, когда вырасту, у меня тоже будут такие. – Смотри! - сказала мисс Моди и, щёлкнув языком, показала мне, как вынимается её вставная челюсть, чем окончательно скрепила нашу дружбу. Доброта мисс Моди распространялась и на Джима и Дилла в редкие минуты, когда они не были заняты своими таинственными делами; мы пожинали плоды талантов мисс Моди, прежде нам неизвестных. Никто во всём нашем квартале не умел печь такие вкусные пироги.