ART, SCIENCE-you seem to have paid a fairly high price for your happiness," said the Savage, when they were alone. "Anything else?" "Well, religion, of course," replied the Controller. "There used to be something called God-before the Nine Years' War. But I was forgetting; you know all about God, I suppose." "Well ..." The Savage hesitated. He would have liked to say something about solitude, about night, about the mesa lying pale under the moon, about the precipice, the plunge into shadowy darkness, about death.

— Искусством пожертвовали, наукой, — немалую вы цену заплатили за ваше счастье, — сказал Дикарь, когда они с Главноуправителем остались одни.  — А может, еще чем пожертвовали? — Ну, разумеется, религией, — ответил Мустафа.  — Было некое понятие, именуемое Богом — до Девятилетней войны. Но это понятие, я думаю, вам очень знакомо. — Да… — начал Дикарь и замялся. Ему хотелось бы сказать про одиночество, про ночь, про плато месы в бледном лунном свете, про обрыв и прыжок в черную тень, про смерть.

He would have liked to speak; but there were no words. Not even in Shakespeare. The Controller, meanwhile, had crossed to the other side of the room and was unlocking a large safe set into the wall between the bookshelves. The heavy door swung open. Rummaging in the darkness within, "It's a subject," he said, "that has always had a great interest for me." He pulled out a thick black volume. "You've never read this, for example." The Savage took it. "The Holy Bible, containing the Old and New Testaments/' he read aloud from the title-page.

Хотелось, но слов не было. Даже у Шекспира слов таких нет. Главноуправитель тем временем отошел в глубину кабинета, отпер большой сейф, встроенный в стену между стеллажами. Тяжелая дверца открылась. — Тема эта всегда занимала меня чрезвычайно, — сказал Главноуправитель, роясь в темной внутренности сейфа. Вынул оттуда толстый черный том.  — Ну вот, скажем, книга, которой вы не читали. Дикарь взял протянутый том. — "Библия, или Книги Священного писания Ветхого и Нового завета", — прочел он на титульном листе.

"Nor this." It was a small book and had lost its cover. "The Imitation of Christ" "Nor this." He handed out another volume. "The Varieties of Religious Experience. By William James." "And I've got plenty more," Mustapha Mond continued, resuming his seat. "A whole collection of pornographic old books. God in the safe and Ford on the shelves." He pointed with a laugh to his avowed li-brary-to the shelves of books, the rack full of reading-machine bobbins and sound-track rolls. "But if you know about God, why don't you tell them?" asked the Savage indignantly.

— И этой не читали, — Монд протянул потрепанную, без переплета книжицу. — "Подражание Христу". — И этой, — вынул Монд третью книгу. — Уильям Джеймс, "Многообразие религиозного опыта". — У меня еще много таких, — продолжал Мустафа Монд, снова садясь.  — Целая коллекция порнографических старинных книг. В сейфе Бог, а на полках Форд, — указал он с усмешкой на стеллажи с книгами, роликами, бобинами. — Но если вы о Боге знаете, то почему же не говорите им? — горячо сказал Дикарь. 

"Why don't you give them these books about God?" "For the same reason as we don't give them Othello: they're old; they're about God hundreds of years ago. Not about God now." "But God doesn't change." "Men do, though." "What difference does that make?" "All the difference in the world," said Mustapha Mond. He got up again and walked to the safe. "There was a man called Cardinal Newman," he said. "A cardinal," he exclaimed parenthetically, "was a kind of Arch-Community-Songster." '"I Pandulph, of fair Milan, cardinal.'

— Почему не даете им этих книг? — По той самой причине, по которой не даем "Отелло", — книги эти старые; они — о Боге, каким он представлялся столетия назад. Не о Боге нынешнем. — Но ведь Бог не меняется. — Зато люди меняются. — А какая от этого разница? — Громаднейшая, — сказал Мустафа Монд. Он встал, подошел опять к сейфу.  — Жил когда-то человек — кардинал Ньюмен. Кардинал, — пояснил Монд в скобках, — это нечто вроде теперешнего архипеснослова. — "Я, Пандульф, прекрасного Милана кардинал".

I've read about them in Shakespeare." "Of course you have. Well, as I was saying, there was a man called Cardinal Newman. Ah, here's the book." He pulled it out. "And while I'm about it I'll take this one too. It's by a man called Maine de Biran. He was a philosopher, if you know what that was." "A man who dreams of fewer things than there are in heaven and earth," said the Savage promptly. "Quite so. I'll read you one of the things he did dream of in a moment. Meanwhile, listen to what this old Arch-Community-Songster said."

Шекспир о кардиналах упоминает. — Да, конечно. Так, значит, жил когда-то кардинал Ньюмен. Ага, вот и книга его.  — Монд извлек ее из сейфа.  — А кстати, выну и другую. Написанную человеком по имени Мен де Биран. Он был философ. Что такое философ, знаете? — Мудрец, которому и не снилось, сколько всякого есть в небесах и на земле, — без промедления ответил Дикарь. — Именно. Через минуту я вам прочту отрывок из того, что ему, однако, снилось. Но прежде послушаем старого архипеснослова. 

He opened the book at the place marked by a slip of paper and began to read. '"We are not our own any more than what we possess is our own. We did not make ourselves, we cannot be supreme over ourselves. We are not our own masters. We are God's property. Is it not our happiness thus to view the matter? Is it any happiness or any comfort, to consider that we are our own? It may be thought so by the young and prosperous. These may think it a great thing to have every- thing, as they suppose, their own way-to depend on no one-to have to think of nothing out of sight, to be without the irksomeness of continual acknowledgment, continual prayer, continual reference of what they do to the will of another.

— И, раскрыв книгу на листе, заложенном бумажкой, он стал читать: — "Мы не принадлежим себе, равно как не принадлежит нам то, что мы имеем. Мы себя не сотворили, мы главенствовать над собой не можем. Мы не хозяева себе. Бог нам хозяин. И разве такой взгляд на вещи не составляет счастье наше? Разве есть хоть кроха счастья или успокоения в том, чтобы полагать, будто мы принадлежим себе? Полагать так могут люди молодые и благополучные. Они могут думать, что очень это ценно и важно: делать все, как им кажется, по-своему, ни от кого не зависеть, быть свободным от всякой мысли о незримо сущем, от вечной и докучной подчиненности, вечной молитвы, от вечного соотнесения своих поступков с чьей-то волей.