THE ROOM into which the three were ushered was the Controller's study. "His fordship will be down in a moment." The Gamma butler left them to themselves. Helmholtz laughed aloud. "It's more like a caffeine-solution party than a trial," he said, and let himself fall into the most luxurious of the pneumatic arm-chairs. "Cheer up, Bernard," he added, catching sight of his friend's green unhappy face. But Bernard would not be cheered; without answering, without even looking at Helmholtz, he went and sat down on the most uncomfortable chair in the room, carefully chosen in the obscure hope of somehow deprecating the wrath of the higher powers.

Всех троих пригласили войти в кабинет Главноуправителя. — Его Фордейшество спустится через минуту.  — И дворецкий в гамма-ливрее удалился. — Нас будто не на суд привели, а на кофеинопитие, — сказал со смехом Гельмгольц, погружаясь в самое роскошное из пневматических кресел.  — Не вешай носа, Бернард, — прибавил он, взглянув на друга, зеленовато-бледного от тревоги. Но Бернард не поднял головы; не отвечая, даже не глядя на Гельмгольца, он присел на самом жестком стуле в смутной надежде как-то отвратить этим гнев Власти.

The Savage meanwhile wandered restlessly round the room, peering with a vague superficial inquisitiveness at the books in the shelves, at the sound-track rolls and reading machine bobbins in their numbered pigeon-holes. On the table under the window lay a massive volume bound in limp black leather-surrogate, and stamped with large golden T's. He picked it up and opened it. MY LIFE AND WORK, BY OUR FORD. The book had been published at Detroit by the Society for the Propa- gation of Fordian Knowledge.

А Дикарь неприкаянно бродил вдоль стен кабинета, скользя рассеянным взглядом по корешкам книг на полках, по нумерованным ячейкам с роликами звукозаписи и бобинами для читальных машин. На столе под окном лежал массивный том, переплетенный в мягкую черную искусственную кожу, на которой были вытиснены большие золотые знаки "Т". Дикарь взял том в руки, раскрыл "Моя жизнь и работа", писание Господа нашего Форда. Издано в Детройте Обществом фордианских знаний.

Idly he turned the pages, read a sentence here, a paragraph there, and had just come to the conclusion that the book didn't interest him, when the door opened, and the Resident World Controller for Western Europe walked briskly into the room. Mustapha Mond shook hands with all three of them; but it was to the Savage that he addressed himself. "So you don't much like civilization, Mr. Savage," he said. The Savage looked at him. He had been prepared to lie, to bluster, to remain sullenly unresponsive; but, reassured by the good-humoured intelligence of the Controller's face, he decided to tell the truth, straightforwardly.

Полистав страницы, прочтя тут фразу, там абзац, он сделал вывод, что книга неинтересная, и в это время отворилась дверь, и энергичным шагом вошел Постоянный Главноуправитель Западной Европы. Пожав руки всем троим, Мустафа Монд обратился к Дикарю. — Итак, вам не очень-то нравится цивилизация, мистер Дикарь. Дикарь взглянул на Главноуправителя. Он приготовился лгать, шуметь, молчать угрюмо; но лицо Монда светилось беззлобным умом, и ободренный Дикарь решил говорить правду напрямик.

"No." He shook his head. Bernard started and looked horrified. What would the Controller think? To be labelled as the friend of a man who said that he didn't like civilization-said it openly and, of all people, to the Controller-it was terrible. "But, John," he began. A look from Mustapha Mond reduced him to an abject silence. "Of course," the Savage went on to admit, "there are some very nice things. All that music in the air, for instance ..." "Sometimes a thousand twangling instruments will hum about my ears and sometimes voices."

— Да, не нравится. Бернард вздрогнул, на лице его выразился страх. Что подумает Главноуправитель? Числиться в друзьях человека, который говорит, что ему не нравится цивилизация, говорит открыто, и кому? Самому Главноуправителю! Это ужасно. — Ну что ты, Джон… — начал Бернард. Взгляд Мустафы заставил его съежиться и замолчать. — Конечно, — продолжал Дикарь, — есть у вас и хорошее. Например, музыка, которой полон воздух. — "Порой тысячеструнное бренчанье кругом, и голоса порой звучат".

The Savage's face lit up with a sudden pleasure. "Have you read it too?" he asked. "I thought nobody knew about that book here, in England." "Almost nobody. I'm one of the very few. It's prohibited, you see. But as I make the laws here, I can also break them. With impunity, Mr. Marx," he added, turning to Bernard. "Which I'm afraid you can't do." Bernard sank into a yet more hopeless misery. "But why is it prohibited?" asked the Savage. In the excitement of meeting a man who had read Shakespeare he had momentarily forgotten everything else.

Дикарь вспыхнул от удовольствия. — Значит, и вы его читали? Я уж думал, тут, в Англии, никто Шекспира не знает. — Почти никто. Я один из очень немногих, с ним знакомых. Шекспир, видите ли, запрещен. Но поскольку законы устанавливаю я, то я могу и нарушать их. Причем безнаказанно, — прибавил он, поворачиваясь к Бернарду.  — Чего, увы, о вас не скажешь. Бернард еще безнадежней и унылей поник головой. — А почему запрещен? — спросил Дикарь. Он так обрадовался человеку, читавшему Шекспира, что на время забыл обо всем прочем.

The Controller shrugged his shoulders. "Because it's old; that's the chief reason. We haven't any use for old things here." "Even when they're beautiful?" "Particularly when they're beautiful. Beauty's attractive, and we don't want people to be attracted by old things. We want them to like the new ones." "But the new ones are so stupid and horrible. Those plays, where there's nothing but helicopters flying about and you feel the people kissing." He made a grimace. "Goats and monkeys!" Only in Othello's word could he find an adequate vehicle for his contempt and hatred.

Главноуправитель пожал плечами. — Потому что он — старье; вот главная причина. Старье нам не нужно. — Но старое ведь бывает прекрасно. — Тем более. Красота притягательна, и мы не хотим, чтобы людей притягивало старье. Надо, чтобы им нравилось новое. — Но ваше новое так глупо, так противно. Эти фильмы, где все только летают вертопланы и ощущаешь, как целуются.  — Он сморщился брезгливо.  — Мартышки и козлы!  — Лишь словами Отелло мог он с достаточной силой выразить свое презрение и отвращение.