THE WOMAN LAY MOTIONLESS on his bed, sleeping. It was past four in the afternoon. At least twenty times Neville had stolen into the bedroom to look at her and see if she were awake. Now he sat in the kitchen drinking coffee and worrying. What if she is infected, though? he argued with himself. The worry had started a few hours before, while Ruth was sleeping. Now, he couldn't rid himself of the fear. No matter how he reasoned, it didn't help. All right, she was tanned from the sun, she had been walking in the daylight.

Она спала в его кровати. Была половина пятого, и день клонился к закату. Раз двадцать по крайней мере Нэвилль заглядывал в спальню, чтобы посмотреть и проверить, не проснулась ли она. Сидя в кухне с чашкой кофе, он нервничал. - А что, если она все-таки больна? - спорил он сам с собой. Эта тревога пришла несколько часов назад, когда она не проснулась в положенное время, а продолжала спать. И теперь он не мог избавиться от опасений. Как он ни уговаривал себя, ничего не помогало. Тревога, словно заноза, накрепко засела в нем. Да, она была загорелой и ходила днем.

The dog had been in the daylight too. Neville's fingers tapped restlessly on the table. Simplicity had departed; the dream had faded into disturbing complexity. There had been no wondrous embrace, no magic words spoken. Beyond her name he had got nothing from her. Getting her to the house had been a battle. Getting her to enter had been even worse. She had cried and begged him not to kill her. No matter what he said to her, she kept crying and begging. He had visualized something on the order of a Hollywood production; stars in their eyes, entering the house, arms about each other, fade out.

Но пес тоже ходил днем. Нэвилль нервно барабанил пальцами по столу. Простота испарилась. Мечты угасли, обернувшись тревожной реальностью. Не было чарующих объятий, и не было волшебных речей. Кроме имени, он ничего от нее не добился. Скольких усилий ему стоило дотащить ее до дома. А заставить войти - и того хуже. Она плакала и умоляла его сжалиться и не убивать ее. Что бы он ни говорил ей, она лишь плакала, рыдала и просила пощадить. Этот эпизод раньше представлялся ему в духе продукции Голливуда: с влажным блеском в глазах, нежно обнявшись, они входят в дом - и кадр постепенно меркнет.

Instead he had been forced to tug and cajole and argue and scold while she held back. The entrance had been less than romantic. He had to drag her in. Once in the house, she had been no less frightened. He'd tried to act comfortingly, but all she did was cower in one corner the way the dog had done. She wouldn't eat or drink anything he gave her. Finally he'd been compelled to take her in the bedroom and lock her in. Now she was asleep. He sighed wearily and fingered the handle of his cup.

Вместо этого ему пришлось тянуть и уговаривать, браниться, убеждать и упрашивать, а она - ни в какую. О романтике оставалось только мечтать. В конце концов пришлось затащить ее силой. Оказавшись в доме, она дичилась ничуть не меньше, и, как он ни старался ей угодить, она забилась в угол, съежившись точь-в-точь как тот пес, и больше от нее было ничего не добиться. Она не стала ни есть, ни пить то, что он предлагал ей. В конце концов ему пришлось загнать ее в спальню и там запереть. И теперь она спала. Он тяжело вздохнул и поправил на блюдце чашку с кофе.

All these years, he thought, dreaming about a companion. Now I meet one and the first thing I do is distrust her, treat her crudely and impatiently. And yet there was really nothing else he could do. He had accepted too long the proposition that he was the only normal person left. It didn't matter that she looked normal. He'd seen too many of them lying in their coma that looked as healthy as she. They weren't, though, and he knew it. The simple fact that she had been walking in the sunlight wasn't enough to tip the scales on the side of trusting acceptance. He had doubted too long.

Все эти годы, - думал он, - мечтать о напарнике, и теперь - встретить и сразу подозревать ее... Так жестоко и бесцеремонно обходиться... И все же ничего другого ему не оставалось. Слишком долго он жил, полагая, что он - последний человек, оставшийся на земле. Последний из обычных, настоящих людей. И то, что она выглядела настоящей, не имело значения. Слишком много видал он таких, как она, здоровых на вид, сморенных дневной комой. Но все они были больны, он знал это. Одного только факта, что она прогуливалась ярким солнечным днем по полю, было недостаточно, чтобы перевесить в сторону безоговорочного приятия и искреннего доверия: на другой чаше весов были три года, в течение которых он убеждал себя в невозможности этого.

His concept of the society had become ironbound. It was almost impossible for him to believe that there were others like him. And, after the first shock had diminished, all the dogma of his long years alone had asserted itself. With a heavy breath he rose and went back to the bedroom. She was still in the same position. Maybe, he thought, she's gone back into coma again. He stood over the bed, staring down at her. Ruth. There was so much about her he wanted to know. And yet he was almost afraid to find out.

Его представления о мире окрепли и выкристаллизовались. Существование других таких, подобных ему, казалось невозможным. И после того, как поутихло первое потрясение, все его догматы, выдержанные и апробированные за эти годы, вновь заняли свои позиции. С тяжелым вздохом он встал и снова отправился в спальню. Она была все там же, в той же позе. Может быть, она снова впала в кому. Он стоял и глядел на нее, раскинувшуюся перед ним на кровати. Руфь. Ах, как много он хотел бы знать про нее - но эта возможность вселяла в него панический страх.

Because if she were like the others, there was only one course open. And it was better not to know anything about the people you killed. His hands twitched at his sides, his blue eyes gazed flatly at her. What if it had been a freak occurrence? What if she had snapped out of coma for a little while and gone wandering? It seemed possible. And yet, as far as he knew, daylight was the one thing the germ could not endure. Why wasn't that enough to convince him she was normal? Well, there was only one way to make sure.

Ведь если она была такой же, как и остальные, - выход был только один. А если убивать, то лучше уж не знать ничего. Он стоял, впившись взглядом в ее лицо - голубые глаза широко раскрыты, руки свисают вдоль туловища, кисти нервозно подергиваются. А что, если это была случайность? Может быть, она чисто случайно выпала из своего коматозного дневного сна и отправилась бродить? Вполне возможно. И все же, насколько ему было известно, дневной свет был тем единственным фактором, который этот микроб не переносил. Почему же это не убеждало его в том, что с ней все в порядке? Что ж, был только один способ удостовериться.