In submitting Captain Carter's strange manuscript to you in book form, I believe that a few words relative to this remarkable personality will be of interest. My first recollection of Captain Carter is of the few months he spent at my father's home in Virginia, just prior to the opening of the civil war. I was then a child of but five years, yet I well remember the tall, dark, smooth-faced, athletic man whom I called Uncle Jack. He seemed always to be laughing; and he entered into the sports of the children with the same hearty good fellowship he displayed toward those pastimes in which the men and women of his own age indulged; or he would sit for an hour at a time entertaining my old grandmother with stories of his strange, wild life in all parts of the world.

Представляя вам необычную рукопись капитана Картера, я позволю себе предпослать ей несколько слов, посвященных этой замечательной личности. Мое первое воспоминание о капитане Картере относится к немногим месяцам, проведенным им в доме моего отца в Виргинии, перед началом гражданской войны. Я был тогда пятилетним ребенком, но хорошо помню высокого, смуглого, безбородого человека атлетического сложения, которого я звал дядей Джоном. Он как будто всегда смеялся. В детские игры он вступил с тем же добродушным весельем, с каким принимал участие в развлечениях общества взрослых мужчин и дам. Он мог целыми часами сидеть с моей старой бабушкой, занимая ее рассказами о своих необыкновенных похождениях во всех частях света.

We all loved him, and our slaves fairly worshipped the ground he trod. He was a splendid specimen of manhood, standing a good two inches over six feet, broad of shoulder and narrow of hip, with the carriage of the trained fighting man. His features were regular and clear cut, his hair black and closely cropped, while his eyes were of a steel gray, reflecting a strong and loyal character, filled with fire and initiative. His manners were perfect, and his courtliness was that of a typical southern gentleman of the highest type.

Мы все его любили, а наши слуги положительно поклонялись ему. Он был воплощением мужской красоты. Рост его достигал шести футов и двух дюймов, плечи его были широки, бедра узки. У него была осанка тренированного спортсмена. Черты лица были чрезвычайно правильны и резко очерчены. Его коротко стриженые волосы были черными, стальные глаза были полны огня и решительности, в них отражался его сильный и прямой характер. Манеры его были прекрасны, и он отличался изяществом, типичным для южных джентльменов высшей породы.

His horsemanship, especially after hounds, was a marvel and delight even in that country of magnificent horsemen. I have often heard my father caution him against his wild recklessness, but he would only laugh, and say that the tumble that killed him would be from the back of a horse yet unfoaled. When the war broke out he left us, nor did I see him again for some fifteen or sixteen years. When he returned it was without warning, and I was much surprised to note that he had not aged apparently a moment, nor had he changed in any other outward way.

Его умение ездить верхом было настоящим чудом и вызывало восторг даже в этой стране великолепных наездников. Я часто слышал, как мой отец предостерегал его от неудержимой отваги, но он в ответ только смеялся, говоря, что не родилась еще та лошадь, со спины которой он упадет и разобьется. Когда война началась, он покинул нас, и в течение пятнадцати или шестнадцати лет я его не видел. Он вернулся внезапно, и я с удивлением заметил, что он почти не постарел и не изменился ни в каком отношении.

He was, when others were with him, the same genial, happy fellow we had known of old, but when he thought himself alone I have seen him sit for hours gazing off into space, his face set in a look of wistful longing and hopeless misery; and at night he would sit thus looking up into the heavens, at what I did not know until I read his manuscript years afterward. He told us that he had been prospecting and mining in Arizona part of the time since the war; and that he had been very successful was evidenced by the unlimited amount of money with which he was supplied.

В обществе он был таким же веселым, жизнерадостным товарищем, каким мы его знали раньше, но когда он оставался наедине с собой, я видел, как он часами сидел, устремив взгляд в пространство; лицо его выражало тоску и безграничное горе. Он просиживал ночи напролет, устремив взор в небеса. Лишь несколько лет спустя я узнал причину подобного поведения. Он рассказал нам, что после войны он занимался изысканиями и разработкой копей в Аризоне. Что он проделал это с успехом, было видно по неограниченному состоянию, которое он имел.

As to the details of his life during these years he was very reticent, in fact he would not talk of them at all. He remained with us for about a year and then went to New York, where he purchased a little place on the Hudson, where I visited him once a year on the occasions of my trips to the New York market—my father and I owning and operating a string of general stores throughout Virginia at that time. Captain Carter had a small but beautiful cottage, situated on a bluff overlooking the river, and during one of my last visits, in the winter of 1885, I observed he was much occupied in writing, I presume now, upon this manuscript.

О подробностях своей жизни за этот промежуток времени он говорил очень сдержанно, вернее, совсем не желал говорить. Он прожил с нами приблизительно год и отправился потом в Нью-Йорк; там он приобрел небольшой клочок земли на Гудзоне, где я навещал его раз в год во время моих посещений нью-йоркского рынка - мой отец и я в это время имели целый ряд небольших магазинов в Виргинии. Капитан Картер владел маленьким, но красивым коттеджем, расположенным на возвышенности, с хорошим видом на реку. Во время одного из моих посещений я заметил, что он был очень занят писанием, как я теперь полагаю, этой самой рукописи.